Отрывок из книги Доминика Гийо «Люди и собаки».
Вспомним историю Вавилонской башни: люди не могли понять друг друга, потому что принадлежали к разным культурам и разговаривали на разных языках.
Что же тогда говорить о нашем общении с животными?
Разве само предположение о возможности такого общения не противоречит здравому смыслу?
Между сигналами, которыми обмениваются животные между собой, и нашей речью существует громадная разница.
Сами люди иногда с большим трудом понимают друг друга, хотя и принадлежат к одному виду.
В таком случае возможно ли в принципе наше общение с животными?
Заметим, что в повседневной жизни нас, как правило, мало беспокоит дистанция между нами и животными. При общении с животным мы не ведем себя так, как если бы имели дело с иностранцами.
Мы не предпринимаем никаких усилий, чтобы выучить «язык» того или иного биологического вида.
Отправляясь в зоопарк, мы не считаем нужным отыскать какой-нибудь разговорник для перевода с французского на язык шимпанзе и обратно и не покупаем человеческо-собачий и собако-человеческий словари, когда заводим дома щенка.
Конечно, многие владельцы собак часто спрашивают ветеринаров, почему их четвероногий друг ведет себя так, а не иначе. Как правило, их интересует, каким образом можно изменить нежелательное поведение собаки, например, отучить ее лаять по любому поводу.
Однако чаще всего даже эти хозяева, хотя и выглядят несколько озадаченными, мало напоминают потерявшихся туристов или антропологов. Они чувствуют себя гораздо лучше, чем путешественники или ученые, которые заблудились в самой глуши какой-нибудь экзотической страны и пребывают в полном смятении, потому что местные жители их не понимают.
Удивительно, что при всех различиях между нами и животными мы крайне редко испытываем похожее чувство. Возможно, все дело в том, что необходимость во взаимопонимании с животными для нас не настолько важна, что ожидания, связанные с такого рода коммуникацией, гораздо менее значимы для нас, чем в тех случаях, когда речь идет о необходимости выстраивать отношения с другими людьми.
Впрочем, для данного явления можно найти и другое объяснение.
Многие владельцы собак говорят о том, что они со своим питомцем понимают друг друга с полуслова. Поэтому им не нужно изучать язык своего четвероногого друга, подобно тому как другие люди изучают английский или язык глухонемых.
В чем же состоит феномен нашего общения с животным вообще и собакой в частности?
А может быть, взаимопонимание с собакой — это не более чем фикция, иллюзия человеческого разума, который, полагая, что общается с понимающим его существом, на самом деле разговаривает с пустотой?
Чтобы ответить на этот вопрос, для начала стоит задуматься о природе общения животных между собой. Не вдаваясь в подробности, скажем, что на этот счет существует две основных гипотезы.
Первая, которую можно назвать пессимистической, состоит в том, что жесты, выражения глаз животных и издаваемые ими звуки не могут быть средством коммуникации, поскольку они слишком грубы и примитивны для передачи полноценной информации другому индивиду, способному ее понять.
Сторонники этой гипотезы считают, что животные таким способом просто выражают свое эмоциональное состояние, без какой-либо конкретной цели.
Конечно, эти действия могут вызвать реакцию со стороны других животных.
Например, когда лев обозначает свое присутствие рычанием, это не может остаться без внимания.

Да, животные способны передавать своим соплеменникам некие неопределенные сигналы. Однако все эти элементарные жесты и звуки не могут служить инструментом для целенаправленного сообщения мало-мальски точной информации.

Иными их словами, сигналы животных не могут представлять собой язык как средство коммуникации, единственным обладателем которого является человек.

 В этом смысле подобные действия животных более всего напоминают нашу жестикуляцию или невнятное бормотание, которое не имеет никакого определенного значения.
 Наше собственное стремление воспринимать крики птиц, лай собак или жесты обезьян как способы общения животных между собой в этом случае не более чем очередная антропоморфическая иллюзия.
 Поэтому и наше общение с собакой на самом деле всего лишь монолог, который животное просто-на-просто игнорирует.
 Второй гипотезы, которую можно было бы назвать оптимистической, придерживаются некоторые ученые, а также большинство хозяев собак.
 Стоит особо подчеркнуть, что это же мнение поддерживает и собаководческий бизнес, который искусно играет на чувствах потенциальных клиентов и их симпатии к любимому животному.
 Эта гипотеза, в отличие от предыдущей, отстаивает представление о том, что у животных существует самый настоящий язык, который они используют для общения между собой.
 Сторонники этой гипотезы признают, что язык животных несколько отличается от человеческого, зачастую он более примитивен, чем наш, хотя в ряде случаев может оказаться даже более гибким, если речь идет, например, о языке запахов.
Так, например, животные некоторых видов могут выделять особые вещества, называемые феромонами, издающие едва уловимый запах, который для их соплеменников означает половую принадлежность и репродуктивное состояние конкретного индивида.
 В рамках предложенной теории различия между языком животных и человеческой речью состоят лишь в степени развития этого способа коммуникации, а не в самой природе системы общения.
 Считается, что телодвижения или голосовые сигналы животных, подобно словам нашего языка, имеют определенное значение.
 Семантический характер коммуникации животных сторонники этой идеи подтверждают тем фактом, что язык животных, так же как и язык человека, состоит из набора сигналов, которые служат для передачи определенной информации от передающего к принимающему.
 Короче говоря, концепция языка и коммуникации, лежащая в основе этой гипотезы, предполагает их семантический и информационный характер.
Действительно, информацию можно передавать при помощи абсолютно произвольных символов.
 Например, совершенно необязательно обозначать собаку словом «собака» и произносить это слово при помощи определенных звуков.
 Точно так же можно обозначить ее словом dog или же любым другим сочетанием символов, которые придут в голову.
 Применяя ту же схему по отношению к животным, сторонники семантической гипотезы полагают, что издаваемые животными звуки идентичны нашим словам.
 Так, например, крик птиц, поднимающих тревогу при виде хищника, жалобное мяуканье кота, когда он испытывает боль, или лай собаки, услышавшей, что кто-то звонит в дверь, наделены тем же смыслом, что и наши слова, произнесенные в аналогичных ситуациях.
 Произвольные сигналы животных имеют определенное значение в нашем языке, и задача науки — это значение определить.
 Приведенные в примерах сигналы животных можно было бы перевести на наш язык как: «Тревога!», «Мне больно!» и «Кто там?».
 То есть язык, которым, по мнению сторонников этой гипотезы, обладают животные, служит для них средством обмена информацией.
 Существование этого средства продиктовано самим образом жизни видов, живущих группами, для которых язык превращается в биологический инструмент, предназначенный для такого обмена.
Достаточно долгое время информационно-семантическую концепцию коммуникации животных в той или иной степени поддерживали некоторые этологи.
 Они пытались расшифровать звуки, издаваемые животными, и определить их значение, разделяя крики птиц по модуляции и тембру голоса, лай собак по типам или песни китов по мелодиям.
 Если следовать подобной логике, то в принципе можно создать своего рода словарь для перевода языка животных на человеческий язык.
Нужно только найти соответствие наших фраз, например «Внимание, опасность!», определенным знакам животных.
 Такими знаками могут служить, например, специальные голосовые сигналы, характерные для многих видов птиц, или особые движения тела, которые можно наблюдать у живущих косяками рыб.
 И если это действительно так, то принципиальной разницы между общением человека с животным и общением двоих людей, говорящих на разных языках, просто нет.
В этом случае проблема состоит только в том, чтобы перевести символы, которые использует каждая из сторон, с одного языка на другой и обратно.
 Гийо, Д. Люди и собаки / пер. с франц. Т. Пятницыной. — М.: Новое литературное обозрение, 2017